«Я хотела выть, кричать им — что вы вообще делаете с моей дочерью? Вы люди или нет?»

«Всё началось с того, что «ОВД-инфо» попросили меня поговорить с мамой Анны Павликовой и с её адвокатом, хотя с адвокатом пока не вышло. Естественно, я знал про это дело и раньше, потому что коллеги о нём писали, и думал, что можно сделать о нём в «Коммерсанте», где я постоянно работаю. Но не было подходящего информационного повода. А тут оказалось возможно просто поговорить на эту тему, за что я «ОВД-инфо» очень благодарен.

Мы разговаривала часа 2-3, может быть даже больше. Это было сложно, потому что я не очень понимал, как вести себя с человеком, у которого случилась такое несчастье. Это всегда сложно. Но мне очень повезло, потому что Юлия оказалась очень адекватной и спокойной, фактически у нас получилось не интервью, а просто разговор двух людей, мы беседовали как обычные люди, которые что-то обсуждают. Поэтому разговор и продлился так долго, мне пришлось потратить несколько ночей для того, чтобы привести его к формату, который получился, с чётким вопросом и чётким ответом. Надо было сделать его логичным, так, чтобы люди со стороны могли прочитать и понять. Что-то, конечно, осталось «за кадром» для удобства читателя, но когда берёшь интервью, всегда приходится следить за тем, чтобы оно оставалось интересным. Если 20 раз говорится об одном и том же, то приходится выбрать какое-то одно яркое высказывание, которое больше всего цепляет.

Могу честно сказать, что и в процессе разговора, и в процессе дальнейшей работы мне было очень сложно. С каждым прочтением всё больше проникаешься этой ситуацией, и понимаешь, что ты – взрослый человек, который сидит тут за компьютером, и никакой проблемы у тебя нет, а совершенный ребёнок оказался в ужасной ситуации. И понятно, что ты ничего не можешь сделать. Это не сравнится с тем, что переживают родители, но у меня всё равно несколько дней было жутко подавленное настроение. Я этот текст пропустил очень глубоко через себя, чего, наверное, не следовало бы делать, потому что это не очень профессионально. И дело даже не в том, что пришлось общаться с кем-то, у кого произошло несчастье, хотя это, наверное, одна из самых печальных составляющих работы журналиста. Но история, о которой ты пишешь, которую ты теперь знаешь не может быть просто сюжетом, о котором написал и забыл.

Я ребёнком вырос ещё на советских детских книжках, которые рассказывали про всяких подпольщиков, борцов за народное счастье. Я помню, все эти истории, где говорилось, как жандармы приходили с обыском, как они грубо себя вели, как молодых революционеров кидали в застенки. И когда я слушал историю Юлии, я понял, что она напомнила именно такие рассказы. Это очень яркое осознание: насколько нынешняя ситуация похожа на то, что было больше 100 лет назад. Ты читаешь или пишешь про дело «Сети», где пытают электрошоком, смотришь, как грубо ведёт себя полиция, которая может отправить ребёнка в СИЗО за пару листков. Кажется, что такого уже не может быть в нашей стране, но оказывается, что это совсем рядом.

Ещё одна деталь состоит в том, что Павликовы живут в том же районе, где находится наша редакция. У нас высокая башня, и когда ночью расшифровываешь текст и подходишь к окну, то понимаешь, что семья, которую коснулась эта беда, совсем близко, ты видишь дом, где они живут. Это очень сильное чувство.

Мне сложно давать советы другим журналистам. Единственное, что я могу сказать: в таких случаях, когда ты разговариваешь с людьми, который прошли через несчастье, очень важно быть уважительным, терпеливым и слушать их. Даже если ты видишь, что человек 10 раз говорит одно и то же. То, что человек решил поделиться такой бедой, надо понимать и учитывать. Когда я был начинающим стажёром, нас часто отправляли говорить с пострадавшими в терактах и подобных бедствиях, приходилось общаться с родственниками погибших, с людьми, которые только что потеряли близкого человека. И я, наверное, научился говорить максимально вежливо, корректно и долго. Может быть, придётся даже выступать в роли психолога. Потому что они своё горе проговаривают друг с другом или с родственниками. И когда появляется кто-то «со стороны», они очень хотят рассказать то, что чувствуют.

Но самая печальная вещь в российской журналистике состоит в том, что явных последствий своего материала ты дожидаешься очень редко. Я вижу в качестве самого главного последствия то, что эта история очень сильно разошлась по соцсетям. Были сотни перепостов. Я не знаю, повлияет ли это на ход дела Анны Павликовой, но, как минимум, люди знают теперь о том, что это происходит рядом с ними. Но как они распорядятся этим знанием – это уже их дело. Возможно, это поможет кому-то другому не попасть в беду. Но пока непонятно, изменилось ли что-то в судьбе Анны. Надеюсь, что из-за того, что дело стало чуть более громким, ей, как минимум, не дадут совсем потерять здоровье в этих камерах».