Войти во мрак и нащупать в нем людей. Почему россияне поддерживают войну?

В первые недели после начала конфликта в социальных сетях появилось множество постов украинцев в духе «почему вы не выходите, как можно это терпеть?». Они появлялись и до 24 февраля, но теперь их стало особенно много. Было понятно, что для украинцев это что-то немыслимое, они действительно не могли понять, почему их бомбят, когда у огромного процента населения есть родственники с другой стороны границы.

Но этот вопрос всё-таки звучал немного риторически, а мне правда захотелось понять на него ответ. Тем более, что вся официальная риторика Путина была настолько похожа на риторику Гитлера во время нападения на Польшу, просто под копирку, что невольно напрашивалась мысль о сходстве нас с немцами в 39-ом году. Тогда ведь тоже был риторический вопрос: «как же немцы, прекрасная культурная нация, могли поддаться на такое безумие, которое ими же самими воспринималось как безумие уже через 10 лет». И меня тут окончательно охватил азарт: мы же можем сейчас выйти на улицу, спросить, и понять ответ на этот вопрос.

Кроме того, на второй день после начала спецоперации я хотел поехать в Украину. Меня не пустили в Польшу, я поехал назад, но успел съездить из Москвы в Брест – и это был совершенно молчащий поезд. Никто в плацкартном вагоне не разговаривал, кроме пары мужиков уже на обратном пути, которые начали беседу о путешествиях и отелях, и это было совершенно неуместно. Все находились в подавленном состоянии, казалось, если выйти на улицу и начать говорить, то выяснится, что все и сами задают себе такие же вопросы. Большинство населения явно не вмещало в голову происходящее. Мы поговорили об этом с моей подругой-социологом, и решили, что пора идти спрашивать.

Было важно, что у моей подруги такой «ангельский» вид, что она сильно снижала градус тревоги у людей. Когда я попробовал ходить один – у меня ничего не получилось, так что я во все разы брал с собой каких-то девушек, и разговор оказывался мягче. Но люди всё равно напрягались, и половина вообще отказывалась говорить. Коме того, сначала мы придумывали хитрые вопросы и старались работать по шпаргалке, но потом я понял, что надо говорить искренне. Часто в ответ на вопрос «что вы чувствуете» нас спрашивали «а вы что чувствуете?», и надо было честно отвечать, как есть, что мы против, что нас это ужасает. Все хорошие разговоры получались, когда мы общались откровенно и не держали людей за идиотов.

Когда я думаю об этой работе сейчас, первая сценка, которая всплывает – разговор с одним мужиком в Калужской области. Я думаю, это потому что он был одним из самых симпатичных собеседников: усатый, спокойный и добрый шестидесятилетний дядька, который абсолютно поддерживал войну, и при этом рассказывал, как у него западные украинцы работали на стройке. И что они ему очень понравились, были вежливыми, пили водку только после конца рабочего дня.

При этом понятно, что это те самые люди, которых сейчас называют «бандеровцами», но он этого вообще не понял, когда с ними общался. Он ещё и всё понимал про войну, рассказывал про Афган и как это было ужасно, понимал, что по телевизору врут, что бомбят города – и всё равно поддерживал. Он был не мутный, не тупой, с ним хотелось дальше общаться, я буду рад с ним поговорить ещё, если встречусь – но в голове было две отдельные картины, которые никак друг с другом не соотносились. Это, наверное, идеальный образ нашего собеседника.

После выхода материала мне по два-три раза в день звонили и брали интервью. На несколько дней я стал главным экспертом по русскому народу, у меня все спрашивали «а что они думают», а одна известная журналистка сформулировала это ещё лучше: «как вы решились с ними поговорить?». Меня этот вопрос очень умилил.

Кроме того, на меня очень ругались социологи, которых обидело то, что текст назван «исследованием», и многие уважаемые люди говорили, что это никакое не исследование. Я хотел бы извиниться, и сказать, что это, конечно, реально никакое не исследование, я на такой статус и не претендовал, заголовок предложила уже «Медуза», чем задела хороших людей, которые параллельно занимались настоящими качественными научными исследованиями общественного мнения.