Пятилетняя девочка всю жизнь провела в частной клинике — и никогда ее не покидала. Так решили родители

Впервые я услышала об этой девочке в марте прошлого года, когда о ней говорили волонтёры, сотрудники центра «Мать и Дитя» и люди, близкие к благотворительному сообществу. Я не поверила и стала по кругу всех опрашивать. И мне все подтверждали, что это правда, но почти никто не хотел ничего рассказывать. Очень долго моим единственным собеседником была Елена Альшанская, человек удивительной смелости. Но даже она предлагала дать интервью только анонимно. А анонимно в такой истории ничего нельзя сделать, все, кто может говорить, должны быть с открытыми лицами.

Я очень много советовалась с коллегами, и оказалось, что многие об этом слышали, и почти все мне говорили, что писать не надо, что там сами разберутся, или что я не знаю, какие силы тут замешаны. Нам требовались комментарии достаточно серьёзных чиновников, но как только мы заходили на высокий уровень, сразу поступал совет не лезть. Это была пугающе, и очень мешало работе. И поначалу мы хотели, чтобы всё разрешилось без публикации. Но шло время, и я всё лучше понимала: пока мы будем молчать, в судьбе девочки ничего не изменится.

Очень долго я пыталась взять интервью у Марка Курцера, без чего это всё не работало. А ближе к сентябрю, мне всё-таки удалось уговорить Альшанскую высказаться от своего имени. Я очень ей за это благодарна. Она вообще локомотив этой истории, без неё я ничего не смогла бы сделать. Наконец, в сентябре я перестала всюду бегать, и начала писать. «Медуза» не просто согласилась опубликовать, но и очень заинтересовалась темой. Они дождались, что я всё доведу до конца, и замечательный редактор Таня Ершова, наверное, один из лучших на сегодняшний день редакторов в журналистике, помогла мне сделать текст таким, чтобы там комар носа не подточил. Написать нужно было так, чтобы любой читающий человек мог понять, о чём речь.

Больше всего запомнилось нежелание всех влезать. Очень много людей об этом знало, но никто, кроме Альшанской, не хотел, чтобы это знание распространялось. За 6 лет жизни девочки информация о ней никуда не просочилась, что стало возможным благодаря страху и ощущению того, что «моя хата с краю». Казалось бы: есть ребёнок, есть проблема, есть история, которую надо рассказать, чтобы проблема решилась. Но взрослые люди, облечённые полномочиями, в ответ на мои вопросы могут сказать только «не лезьте». Поначалу такая позиция удивляла, но со временем я привыкла.

Теперь события развиваются, пусть и медленно. Я не всё могу комментировать, но процесс сошёл с мёртвой точки. Думаю, что скоро ситуация у девочки перестанет быть такой, какая она сейчас. При этом возник сложный этический вопрос, обсуждающийся до сих пор. Для многих людей в нашей стране жизнь в таком учреждении, как центр «Мать и Дитя» – это мечта. И никто не может взять в толк, что без сверстников, без родных, без общения, без парков развлечений, поцарапанных коленок и Макдональдсов ребёнок живёт в тюрьме. Больше всего это похоже на сказку про Рапунцель. Только это не сказка, а реальность.

Я помню, когда мы с Леной в очередной раз взвешивали все «за» и «против» публикации, то подумали о своих детях. Как они каждый день просыпаются, и куда-то идут, и мы за них волнуемся, или мы идём вместе с ними, или ещё что-то. А девочка каждый день просыпается и видит одно и то же. Жить с этим знанием трудно. И я понимаю, что, с одной стороны, разрушаю мир, в котором она живёт, но с другой стороны, делаю это ради того, чтобы у неё были нормальные, соответствующие её возрасту условия жизни.