Наш космос

Денис Сивков

Я антрополог. Моё первое большое исследование было в маршрутках. Мне было интересно, как в городе Волгограде появился такой вид транспорта, созданный «снизу», по инициативе владельцев машин и пассажиров. Они сами организовали инфраструктуру, остававшуюся «дикой» до чемпиона мира по футболу. Но этот проект ничем, кроме пары статей, не закончился.
Потом я переехал в Москву, выиграл в фонде Прохорова Карамзинскую стипендию и по условию конкурса вошёл в проект исследования космических медиа. До этого я никогда особо не думал о космосе, в детстве не хотел лететь в космос, а мечтал стать индейцем. Но в процессе работы я вышел на «космического любителя» Александра Шаенко, руководившего командой, которая собрала спутник и запустила на орбиту на ракете Роскосмоса.
И тогда я впервые в жизни подумал, что было бы здорово, если бы не только я узнал про таких людей. Потому что они делают удивительную вещь. В отличие от коммерческой или государственной космонавтики, любители дают возможность соприкоснуться с космосом любому и делают это «снизу вверх». Я выяснил, что в России существовало и существует много таких проектов, и в течение четырёх лет занимался сбором данных, брал интервью, поднимал архивы.
И тогда же я начал искать коллег, но с удивлением обнаружил, что в России исследованиями этой стороны космоса не занимается никто. Несмотря на богатейшую историю, все исследования, которые существуют – исключительно «ура-патриотического» толка. Есть какие-то «туземные» учёные, выступающие на конференциях, посвящённых Циолковскому и Королёву, но они занимаются там реконструкцией духовных скреп и ностальгией по всему утраченному. При этом в России нет ни одного исследователя космонавтики, известного за рубежом.
Но однажды на семинаре в Петербурге ко мне подошёл человек и сказал «я учусь на антрополога в Тарту и тоже занимаюсь исследованиями космоса». Я спросил, чем именно, и он рассказал про сборщиков металла в полях падения вокруг космодрома «Плесецк». Я сказал «круто, давай что-то сделаем вместе». Мы начали общаться, включаться в какие-то сети, скидывали друг другу интересные вещи. К примеру, в Чебоксарах есть район «Байконур», где стоит часовня в виде ракеты. Её, как и весь район построил бизнесмен, очень увлечённый космосом.
Через некоторое время к нам присоединился ещё один мой товарищ, Сергей Карпов, фотограф. И между двумя локдаунами мы провели совместное исследование: съездили в три малых музея космонавтики. Если спросить кого-то про музеи космонавтики, большинство вспомнит максимум 3-4, а в России их больше 30. Они очень специфические, локальные, и нам было интересно посмотреть, как космос представляется в них, как обычные люди из небольших сообществ воспринимают и перетолковывают это советское наследие, как у них категория «земляки» становятся важнее, чем «земляне». Получив такой опыт, мы, с подачи Сергея, решили сделать что-то новое – исследовательскую артель «Поле». Хотелось рассказывать о космосе на языке, который не был бы исследовательским, не был бы языком популяризации, но не был бы и языком медиа.
Сергей также высказал идею спецпроекта в «Таких делах». Он раньше там работал и предложил их редакции материал, состоявший из текста и фотографий. Это наш первый журналистский текст, до этого у нас выходили только материалы на сайтах вроде «Постнауки», «Арзамаса» или «Горького». Редакция, как мне кажется, волновалась, что мы не сможем написать на их языке. Но благодаря редактору Елене Чесноковой мы справились, а потом с удивлением узнали, что нас выдвинули на премию «Редколлегия». Мне написал мой товарищ из Калуги, а я тогда даже не знал, что такая премия существует.
Первоначально у нас была ещё более грандиозная задумка. Например, мы ездили в экспедицию на Байкал, где находится нейтринный телескоп: физики опускают под воду на тросах прибор, улавливающий частицы нейтрино, летящие через вселенную. В качестве «запасных» историй были маленькие музеи. Мы были в Николаевске в Волгоградской области, в Шоршелах и в Пыталово. И музей в Пыталово – удивительное место. Он сделан на территории школы-интерната для слабослышащих детей.
В конце 80-х директор и учитель труда создал кружок моделирования, где школьники делали футуристические модели станций и космический кораблей. А когда из этих моделей сложилась материальная база, на их основе сделал музей космонавтики, стал писать космонавтам, связался с внучкой Циолковского. А сам музей назвал в честь Ари Штернфельда. Он был гражданином России, потом уехал во Францию, потом, в конце 20-ых, вернулся в Россию, занимался расчётом траектории искусственных спутников Земли и популяризацией космоса. И он был слабослышащим, в 40-50-е годы носил один из первых в СССР слуховых аппаратов. И такое созвучие между ним и школой открыло дорогу для музея.
Мы приехали туда и попросили нынешнего директора провести нам экскурсию, а он сказал, что завтра позовёт школьников первых классов, которые впервые посетят музей, и расскажет им, а мы сможем послушать. Тут нужно понимать, что из-за медицинских ограничений у этих детей другой словарный запас, другой принцип понимания мира. Космосу, ракете, скафандру, невесомости в их словарном запасе нет места. Мы в одном классе сфотографировали, как на доске некоторые дети написали свои имена и нарисовали сердечко – они сейчас справляются с такими вещами: учатся писать и произносить имена.
А тут на наших глазах они впервые увидели невесомость. Мы трое стояли там с мокрыми глазами, потому что перед нами дети впервые видели каплю воды, летящую в воздухе, и для них это было чудом. И мы подумали, что с помощью этого музея можно сделать то, о чём мечтали ещё русские космисты: преодолеть собственную конечность, компенсировать отсутствие слуха другими вещами. К несчастью, это – одна из историй, о которых мы не написали. Мы по-всякому крутили наш материал, потому что, несмотря на общую «шапку» космоса, истории были очень разные. В итоге остановились на трёх, которые и вошли в спецпроект.