«Надо будет, и тебя убьем»

Мой главный редактор Рома Анин достаточно долго хотел сделать что-то по поводу исправительной колонии №2 во Владимирской области, в которую изначально попал Алексей Навальный, уже было понятно, что там все очень страшно по отношению к заключенным. Мы долго не могли найти правильный фокус для этой темы. А потом Рома обнаружил, что два начальника другого местного учреждения, тюрьмы «Владимирский централ», пошли на повышение в московский ФСИН, а начальником в «Централе» стал как раз бывший начальник ИК-2.
Постепенно, по мере того, как я собирала информацию, стало ясно, что это регулярная тенденция: сотрудники владимирского УФСИНа, о которых чаще всего говорят, что они проявляли жестокость в отношении заключённых, получают повышения, становятся начальниками колоний и так далее.
Параллельно стало понятно, что во Владимирской области во всех учреждениях ФСИН творится постоянный ад. Это, с одной стороны, давно известно, все правозащитники говорят об этом уже 10 лет. Но он редко прорывается в федеральную повестку, а местные журналисты и правозащитники теряют надежду, потому что чувствуют, что достучаться до кого-то и что-то изменить не выходит. А когда туда попал Алексей Навальный, появилась возможность привлечь внимание к положению всех местных, да и в принципе российских заключённых.
Больше всего времени потребовалось, чтобы найти людей, которые продолжают сейчас заниматься защитой прав этих людей. Многие теряют надежду и уходят из этой сферы. Я говорила с несколькими правозащитниками и адвокатами, которые просто перестали там работать, потому что не видели никаких результатов своей деятельности. Бывших заключённых тоже трудно найти. Они готовы рассказывать про пытки и жестокое обращение, когда это происходит с ними непосредственно, и они хотят любой ценой это прекратить, но в такие моменты с ними сложно выйти на связь, чисто физически. А когда человек уже освободился, он хочет об этом поскорее забыть.
У меня самой, видимо, сильная профессиональная деформация, я достаточно легко абстрагируюсь и могу работать с таким материалом. Самой тяжёлой во всем этом была история, которая произошла уже после выхода этого материала. Я познакомилась с женщиной, муж которой находился в больнице при колонии ИК-3, куда потом перевели и Алексея Навального. Эту женщину полтора года не пускали на свидания к мужу, мы с ней туда ездили, тогда ее к нему впервые пустили – и она узнала, что муж за время заключения буквально превратился из здорового человека в растение, перестал говорить, ходить. Через два дня после нашей поездки он умер в колонии. И его смерть, видимо, в первую очередь связана с тем, что с ним происходило в этих учреждениях. Тяжело, когда такое происходит у тебя на глазах.
Вообще с родственниками тяжелее общаться, чем с заключёнными, пережившими пытки. Заключённые сами от этого отстраняются, никто из тех, кто рассказывал, как его пытали, не плакал, не показывал сильных эмоций. А у родственников эмоций гораздо больше, ты ими заражаешься.
Такие материалы про пытки тяжело читать, люди их избегают. И поэтому любой, даже такой печальный повод, как попадание Алексея Навального в колонию, хочется использовать, чтобы привлечь внимание к этой проблеме. В апреле в учреждениях Владимирской области умерли, по меньшей мере, двое заключённых, и я надеюсь, что эта тема не стихнет, и когда-нибудь эта система изменится.