Голод

В 12-ом году, ещё будучи редактором «Эха Москвы в Оренбурге», я делал передачу о голоде 20-х годов, и удивился тому, как мало эта тема присутствует в публичном поле. Её нет в учебниках, даже на истфаке, где я учился, её упоминали очень поверхностно. Хотя и сам голод, и помощь в его преодолении – это события мирового масштаба. В итоге эта тема у меня засела в голове.

А в 2014-ом, когда после ответных санкций началось уничтожение продуктов, я попал на одну из первых таких акций в России. И когда я это увидел, у меня два сюжета «склеились»: на той земле, где меньше ста лет назад люди убивали друг друга ради еды, сейчас немотивированно давят продукты.

Я решил, что надо об этом написать, пошёл в архивы, и увидел там документы, которые потрясли меня до головокружения, вроде протоколов допросов целых деревень, где крестьяне подробно рассказывали, как дошли до людоедства. Я понял, какой ужас пережили наши предки, например, матери, на глазах которых умирали дети, и стало ясно, что мы, как общество, этого всего не проговорили, и нужно это исправить, обсудить, сделать выводы. Я пообещал себе, что буду писать статьи, сделаю фильм, а рано или поздно добьюсь, что в моём родном Оренбурге поставят памятник тем событиям и организациям, которые спасали нас от голода.

Надо сказать, что у татар и башкир память об этих событиях сохранилась больше, чем у русских, и в народных художественных произведениях, и в авторских. Сказывается и то, что в советское время литература на языках этих народов иначе цензурировалась, и то, что в 90-е и «нулевые» и Татарстан, и Башкортостан осознали, насколько это важная часть их истории, и вкладывали довольно большие деньги в исследования случившегося, в том числе в этнографические экспедиции, которые записывали народные произведения. А на русском языке учёные всю необходимую работу проделали, но культурно мы только подходим к тому, чтобы начать об этом говорить. Можно вспомнить роман Гузель Яхиной «Эшелон на Самарканд», одно из первых возвращений к этой теме, а до этого только «Ташкент – город хлебный».

Конкретную идею фильма я вынашивал с 2015-го гола, встречался с историками, договаривался с ними. Когда понял, что фильм складывается, начал искать тех, с кем хотел бы над ним работать, и очень обрадовался, что Александр Архангельский и режиссёр, с которой он работал много лет, Татьяна Сорокина, подключились к проекту.

Краудфандинг стал важной точкой, когда мы поняли, что проект состоится: мы получили громадную поддержку, нам присылали деньги и истории своих семей. Очень важные, даже ключевые поворота фильма появились именно так. Например, история художника Сержа Иванова, который уехал из России после того, как увидел голод своими глазами и зафиксировал на рисунках. Эти рисунки много лет хранил он сам, потом его семья, а мы стали первыми, кто их показал широкой аудитории.

Когда фильм был готов, мы провели его через Минкульт в соответствии со всеми процедурами. Мы, конечно, переживали, что нам его не дадут, хотя формально там не к чему придраться – фильм настолько выверен по документам, что нет никаких поводов его запретить. Получили удостоверение, начали договариваться с кинотеатрами, нас начали приглашать, но потом то у одного кинотеатра «проектор сломался», то у другого, и, наконец, после первого показа в «Ельцин-центре» мы получили письмо от Минкульта, что прокатное удостоверение у нас отзывают. Это немного удивило, особенно то, что они сначала дали, потом забрали, но с другой стороны, уже странно удивляться таким вещам.

Если говорить, как на нас повлияла изменившаяся после начала войны повестка, то мы сначала думали, как менять фильм, чтобы его актуализировать, но потом поняли, что менять ничего не надо, потому что благодаря изменению обстановки вся история заиграла новыми красками. Александр Архангельский сказал, что это похоже на эффект, когда человек стоит на сцене неподвижно, а за ним перемещаются декорации. И вроде бы сам человек не меняется, но понятно, что всё уже иначе. У нас именно так и вышло.